Я хочу рассказать несколько моментов из своей жизни, когда я встретился со своим счастьем — с Господом Иисусом Христом. 

Передо мной не раз вставал вопрос: что же, в конце концов, из себя представляет жизнь? Для чего я живу? Я читал Белинского. Он пишет: «Поэзия — это огненный взор юноши, кипящего избытком сил, который стремится разом сжать в объятьях и небо и землю и разом выпить до дна неистощимую чашу жизни...»

Я тоже стремился утолить жажду из этой чаши жизни. Хотел научиться самому прекрасному — музыке. Я очень люблю ее. Но однажды я прочел слова Вагнера: «Музыка целью быть не может, музыка только лишь средство выражения цели». 

Но какова же эта загадочная цель? Я спрашивал, есть ли она у меня, и понимал, что настоящей цели в жизни у меня нет.

 Я окунулся в науку, чтобы найти в ней ответ на мучавшие меня вопросы и познать что есть истина. Но получил уничтожающий ответ: «Истина — это предел, к которому стремится человечество, но достичь его никогда не может». 

«Что мне до этого предела, к которому я должен стремиться и которого никогда не достигну, а через некоторое время совсем исчезну сам со своими стремлениями, чаяньями, поисками?» — мучительно размышлял я. 

«Как же познать истину?» — постоянно вопрошал я свое сердце. И никогда никто из смертных людей не мог дать мне исчерпывающий ответ и сказать: «Я истина, я преподаю истину». 

Только единственная книга в мире –Библия, ответила на мой жгучий вопрос. На ее святых страницах я прочел утешительные слова Христа: «Я есмь путь, и истина, и жизнь» (Ин. 14, 6).

У меня была верующая мать, но мне пришлось с ней расстаться в 12 лет. Когда я пошел учиться, отец (он тоже был верующим), плакал обо мне, что я ищу мирскую славу, а не Бога. Он много плакал обо мне. 

Однажды, когда я возвращался после каникул в училище, отец провожал меня ранним утром. Солнце только вставало, чуть брезжил рассвет. Подошел поезд, и отец вместе со мной бежал к вагону. Старый, седой, бежал и плакал. 

«О чем он плачет?» — думал я, входя в вагон. Я нашел место, выглянул в окно, отец жестом руки позвал меня в тамбур. Я вышел. Он успел еще передать мне маленькую записку. Поезд тронулся, я стал читать: «Сын мой, я плачу о тебе. Я думал, что сею доброе семя, а взошли одни плевелы». 

Слова эти болью отозвались в моем сердце. Я думал, что отец будет гордиться тем, что его сын получает образование, а получалось наоборот, он плакал. После этого я серьезно стал задумываться о своей жизни и о том, как познать Господа. В сердце я решил, что буду когда-нибудь верующим, но сейчас мне очень хотелось закончить консерваторию. 

Я понимал: если я стану верующим, то мне никогда не видать диплома, так как в условиях нашей действительности верующему человеку закончить высшее учебное заведение почти невозможно. Как христианину сдать такие предметы, как научный коммунизм и научный атеизм?

Вскоре после моего такого внутреннего решения стать верующим, как-то рано утром на квартиру, где я жил, пришел, неизвестный человек и сообщил, что меня срочно вызывают в училище. Сказал и ушел. 

Я собрался, и когда вышел на улицу, вижу, этот человек поджидает меня. Приблизился ко мне и говорит: «Простите, я из госбезопасности...» У меня что-то так и повернулось внутри. Тут же появилась «Волга». Незнакомый товарищ предложил мне сесть в нее, и мы поехали к некоему серому зданию. 

Завели меня в кабинет. В конце длинного стола сидел один очень представительный человек. Как потом выяснилось, он закончил три института. По бокам стола сидели два психолога.

— Мы знаем кто ты и откуда, — начал один из них. – Хотим тебе сказать, что у нас есть такое положение: кто нам помогает в работе, тому мы даем oкончить высшее учебное заведение.

Мне, конечно, очень хотелось окончить консерваторию, но для этого нужно было пообещать, что я согласен им помочь. Как только эта страшная мысль приходила мне на память, в сознании тут же воскресали некогда слышанные в родительском доме слова: «Кто отречется от Меня пред людьми, от того отрекусь и Я пред Отцом Моим Небесным». 

В тот раз я ответил им: «Дайте мне подумать». После такого малодушного ответа я долго сокрушался. Я был не возрожденным, но, видно, родительские молитвы поддерживали меня и не дали сделать такого пагубного шага — отречься от Господа и стать предателем и помогать людям, которые разрушают самое святое в человеке — веру в Господа Иисуса Христа.

Меня вызывали на беседы по несколько раз на неделе, требовали дать ответ. Беседы проходили за беседами, а в сердце было страшное смущение. «Господи, что делать?» — воззвал я к Нему, хотя был необращенным. 

Я почувствовал, что Господь услышал мою молитву и подсказал в мыслях такой совет: «Подай заявление о досрочном окончании». Я подал заявление, его подписали, хотя подобные вещи очень редко разрешают. 

И я быстро-быстро стал сдавать дисциплины за пятый курс. Сдавал успешно, остались только научный коммунизм и научный атеизм. Выпускники консерватории считались работниками так называемого идеологического фронта, и эти дисциплины должны были знать в совершенстве.

Как же мне их сдать? Я подошел к кандидату философских наук, который преподавал эти дисциплины (до этого он принимал у меня другие экзамены, и по всем предметам поставил «отлично») и говорю: «Разрешите мне сдать научный коммунизм за пятый курс». — «Что вы, что вы! Это невозможно. Нужно целый год слушать лекции» — «Как же быть?» — горевал я, — ведь мне разрешили сдавать». — «Не знаю, не знаю...» 

Он уже хотел идти, но остановился и говорит: «Есть одна возможность: сейчас проходит конкурс между студентами вузов на работу по научному коммунизму: «К. Маркс и Ф. Энгельс — основоположники научного коммунизма». Пиши работу. Посчастливится — грамоты удостою, — потом будем разговаривать».

Я обрадовался и стал писать. Он дал мне много подсобной литературы, которую не достанешь в обычных библиотеках. Я многое узнал о жизни этих основоположников, что до тридцати лет они были глубочайшими верующими, у них были богословские работы. 

В конце жизни Энгельс вернулся к вере. У него есть труд о Давиде Штраусе, где он пишет, что позднейшие «открытия неуклонно заставляют нас вернуться к мысли о том, что жизнь должна быть возвращена Тому, Кто на кресте добровольно умер за род человеческий». Но этот труд не переведен на русский язык. 

Интересна такая деталь, что, работая над этой темой, я не отходил от Бога, а еще больше приближался к Нему, потому что отчетливо видел, насколько шаткий фундамент у атеизма. Оказывается, ни у Маркса, ни у Энгельса, ни у других материалистов нет ни одной работы, опровергающей бытие Бога. Этого вопроса они даже не касались. Они критиковали самодержавие, попов, католичество, но Бога не затрагивали.

Я написал работу, и на удивление ее удостоили грамоты, и преподаватель без экзаменов поставил мне за пятый курс «отлично». Оставалось сдать научный атеизм. Что делать? Как я его сдам? А в душе решил: «Господи, если Тебе неугодно, чтоб я окончил консерваторию, пусть будет так». 

Иду на экзамен. Открываю дверь и вижу, что за столом сидит тот же преподаватель. Беру билет. Там три вопроса: критика Корана и еще два. «Ну, — думаю, о Коране то я смогу еще что-то сказать, а дальше – что совесть моя будет говорить?» Пишу ответ по первому вопросу. Преподаватель ходит по рядам, смотрит. Подходит ко мне: «Ну что у тебя там?» — спрашивает. «Да вот критика Корана...» — «Давай зачетную книжку». 

Ничего не спросил, поставил мне «отлично» и сказал: «Иди!» От неожиданности я даже заплакал. «Господи, —говорю, — что Ты сделал для меня? Если Ты хочешь, чтобы я после свидетельствовал всем об этом, да будет воля Твоя! Даю Тебе слово, что не буду молчать о милостях Твоих...»

Тут же меня снова увезла машина в то заведение, где продолжился строгий разговор.

— Ты даешь согласие помогать нам?

— Нет, что вы!

— Почему?

— Я уезжаю.

— Как? — возмутились они, — ты на каком курсе?

— На четвёртом, но сдал за пятый. У меня уже распределение на руках...

Незадолго перед отъездом полковник КГБ, вызывавший меня на беседы, приехал и увез меня к себе на квартиру. Заходим в подъезд, он нажал несколько кнопочек, и двери открылись. Поднялись, вошли в квартиру. Я ничего не пойму, для чего он меня привез.

— Сыграйте что-нибудь, — добродушно и спокойно попросил он меня.

Я сыграл ему Бетховена, потом Лярда.

— Какая чудная музыка!

Он встал, включил проигрыватель, поставил пластинку Вивальди. Эту музыку можно услышать в католических храмах перед воскресной мессой.

– Куда вы уходите от такой музыки? — доверительно, с чувством сожаления спросил он меня.

— Это как раз та музыка, к которой я хочу прийти, — ответил я.

— Меня интересует один вопрос, — обратился он ко мне. — Что послужило самым твердым основанием вашего обращения к Богу?

Думаю: «Что ему ответить? Библия? Она для него не авторитет». И меня пронзила такая мысль: скажи, что марксизм ленинизм. Оно было действительно так в моей жизни: глубже изучая его, я приблизился к Богу, потому что ясно увидел полную несостоятельность атеистического учения. 

И я сказал: «Марксизм ленинизм». Он резко изменился в лице, в глазах зажегся холодный жесткий огонь: «Ты еще смеяться будешь?» — «Что вы!» — «Объясни!» — властным тоном приказал он мне. 

Я стал ему рассказывать, что родился в верующей семье, что у меня в сердце было немного веры, но потом в наших краях атеисты разорили всю общину: почти всех бросили в тюрьмы, а остальные разъехались.

В 16 лет я уехал учиться, и там совершенно забыл о Боге. Но здесь люди вашего круга сказали мне, что есть труды ученых, опровергающие полностью бытие Бога и отвечающие на все вопросы. Я стал добросовестно их изучать. И скажу вам теперь, что в их научных трудах я не нашел ничего того, что могло бы опровергнуть существование Бога. 

Мы мирно с ним расстались, хотя он не без значения напомнил мне, что все сведения обо мне он перешлет на место моего нового жительства.

Я уехал в Челябинск, а перед этим принял крещение в Волге в общине города Саратова, в возрасте 26 лет. Мне нужно было отработать три года артистом, но теперь я уже был член церкви и хорошо понимал, что Господу не угодно, что я верю Ему только в сердце, а сам славлю иного бога. 

Хотя музыка сама по себе — прекрасна, но в нашем обществе все построено так, что она прямо или косвенно служит атеистическому культу. Талантливейшие композиторы, такие как Бетховен, Бах, Гендель, представлены нам как совершенно неверующие люди, тогда как это в действительности не так.

В душе моей происходила напряженная борьба; я не мог расстаться с этой музыкой. И вот однажды я попросил отца: «Папа, сделай милость, послушай один раз этот концерт». – «Что ты, сын мой, разве я могу пойти с тобой, я верующий...» – «Папа, всего один раз...» 

Жену попросил тоже (я уже был женат). «Да что с тобой сегодня? – удивилась жена. – Мало того, что ты артист, еще и нас зовешь на концерты». – «Ну один раз, пожалуйста, уступите мне, очень прошу». Еле уговорил их. Приобрел им лучшие места. 

Когда играли первые три части, они ничего не понимали, а когда полилась музыка четвертой части, звуки дошли до их сердец. 

Играл и я. Ну, думаю, сейчас перепилю свою скрипку в последний раз и похороню навсегда эту музыку, и лишь как у исполнителя пусть она останется и звучит в моем сердце, а играть на сцене я больше не буду, потому что эта музыка служит не тому, чему должна бы служить.

Взглянул на них вовремя паузы, а они сидят и плачут. Я не помню, как доиграл эту симфонию и сошел к ним. Обнял отца и говорю: «Дорогой мой папа, надеюсь, что отныне ты не будешь больше обо мне плакать, потому, что я хороню эту музыку и полностью посвящаю себя Христу. Пусть этот день будет свидетелем моей полной отдачи Господу моему». 

Он обнял меня, поцеловал; с женой мы обнялись. Люди смотрят, ничего не понимают, но мы не замечали никого. С того памятного дня я всецело посвятил себя служению Богу.

Первое, что я сделал после этого радостного дня, — я поехал в городок, где жила и умерла моя мама. Раньше она пела в московском хоре, но потом переехала во Владимирскую область. Я приехал туда ранним утром, один пошел на кладбище и разыскал дорогую могилу. Слезы сдавили мне горло, я упал на могильный холм и долго плакал. 

Время потеряло для меня свой счет. Если бы мама могла теперь услышать то, что я хотел ей сказать... Рыдая, я молился: «Мамочка, встань, встань дорогая! Ты так хотела, чтобы я играл на скрипке и прославлял Господа... Мама, встань... Я так тебе сыграю, как никому не играл никогда! Встань, мама!» Но холм молчал, а сердце мое сжималось от позднего раскаяния.