Марфа Ивановна жила в Киеве. Киев был её родным городом. И дом, всё ещё «красующийся» на улице Канатского переулка и улицы Михиной, принадлежал когда-то ей. А теперь она доживала свой век в сыром подвале. Маленькие окошки, выходившие во двор, еле выглядывали сквозь густые заросли бурьяна. У неё была маленькая комната с фанерной перегородкой, через которую она ничего не видела, конечно, но за то могла слышать каждый звук, каждый шорох, слова и вздохи своих соседей.

Марфа Ивановна была похожа на этот некогда красивый, но почерневший от времени дом с осыпавшей штукатуркой и с окнами, забитыми картоном. Ей было за шестьдесят, но круглое, серое лицо её всё ещё хранило черты благородства. Красиво уложенные седые волосы и чистая русская речь всё ещё подчёркивали её былую знатность.

В сентябре 1941 года немцы вошли в Киев. Они хозяйничали в городе весь год. Весь год люди жили под страхом, весь год население страдало от недостатка питания. Ушло лето, а с ним и надежда на скорое окончание войны.

На фронтах происходили ожесточённые бои, лилась кровь, а на Крещатике по-прежнему лопались каштаны и, с треском подпрыгивая, падали на мостовую. В запущенных скверах и парках отцветали астры, с деревьев осыпались пожелтевшие листья. Их никто не убирал, и они лежали на дорожках ковром, ожидая снега. В воздухе стоял запах сухой осени, Днепр хмурился, чернел, но не утрачивал своего величия. Зимой на берегах Днепра жизнь замирала, но люди твёрдо верили, что весенней порой снова оживут и город, и могучая река.

От одного до другого передавались слухи о продвижении немцев на Кавказ, на кровопролитных боях на подступах к Сталинграду. Но совсем не это интересовало Марфу Ивановну. Её мысли были заняты тем, как накормить голодных сирот, как помочь забытым старикам.

Жизнь Марфы Ивановны сложилась трагично. Замуж она вышла за адвоката, получив от богатого отца в приданное дом на Михиной и солидную сумму в золотых рублях. Муж был предан идее революции, которая в последствии конфисковала их дом, оставив Марфе Ивановне небольшую квартиру. Муж занялся преподавательской работой. У них родилась девочка, и всё, казалось, шло нормально.

Пришли годы НЭПа. Началась насильственная коллективизация, внедрение новых железных порядков на производстве. Никто не знал, почему муж Марфы Ивановны был арестован и брошен в тюрьму. Она продала всё, что у них было, чтобы спасти мужа, но все пути к его спасению были закрыты. Выяснилось, что по доносу одного глупого хулигана студента муж её был осуждён на 10 лет и сослан в Нарымский край без права переписки.

Квартиру у Марфы Ивановны отобрали. С большим трудом она получила подвальную комнатушку в своём доме. Девочка заболела дизентерией и вскоре умерла. Марфа Ивановна осталась одна без всяких средств к существованию. Все прежние друзья сторонились и убегали от неё как от «контрреволюционерки». Приходилось ходить в незнакомые районы города и там просить милостыню.

Однажды она постучала в дверь небольшого аккуратного домика на окраине. Хозяйка открыла дверь.

– Добрый вечер, хозяюшка, – тихо проговорила Марфа Ивановна и потупила глаза. Больше она ничего не смогла сказать. Из глаз текли две струйки, скатывались со щек и падали на пол.

– Заходите, заходите, любезная. Иль горе какое постигло?

Хозяйка выслушала печальную повесть Марфы Ивановны и сказала:

– Не горюйте, дорогая, оставайтесь ночевать. Завтра придёт муж, – он машинист на паровозе, – и мы поговорим, как и чем вам помочь.

Это была семья евангельских верующих, сохранившая веру в Бога и любовь к человеку даже в тяжёлые годы лихолетья.

На утро приехал хозяин. Перед завтраком вся семья, включая малых детей, преклонили колени в молитве. Марфа Ивановна встала и, опустив голову слушала. «И ещё, Отче Небесный, молим Тебя – благослови нашу дорогую бездомную Марфу Ивановну, привлеки её душу к Себе, посети её, Господи, Твоей любовью, утешь её и помоги ей полностью довериться Тебе», – звучали слова семейной молитвы.

Марфа Ивановна полюбила эту семью, присматривала за малыми детьми и незаметно совсем у них прижилась. В её жизни произошёл перелом. Она приобрела Евангелие, читала и размышляла, и по ночам, когда все укладывались спать, молилась Богу о своей судьбе, жаловалась на маловерие, искала покоя душе.

На следующий год Марфа Ивановна тайно от властей приняла крещение, а ещё через год, когда началась война, возвратилась в дом на Михиной в подвальную комнатушку. Жильцы дома, знавшие её издавна, говорили:

– Неузнаваемой стала наша Марфа Ивановна. Раньше, бывало, не всякому «здравствуй» скажет, а теперь не только первая всем кланяется, но так и норовит как бы с каждым поговорить, каждого одобрить, утешить, каждому помочь. Конечно, надо иметь сердце, чтобы бывшей хозяйке дома жить в таком чулане, да ещё быть такой любезной. Посмотрите, как другие старухи обозлились на всех, какие проклятия срываются с их языка.

Марфа Ивановна в таких случаях отвечала:

– Сердце у меня обыкновенное, немножко слабое от старости. В молодости я жила в богатстве, бедных людей не видела, как будто их совсем не было, а вот теперь Господь открыл мои глаза, увидела я свои грехи и стыдно мне стало перед людьми и перед всеми вами. Когда-­то в банке у нас тысячи лежали, а нищим копейки от нас не перепадало, боялись за руку здороваться, чтобы своей руки не замарать. А вот теперь милостивый Господь привёл к покаянию, простил мои грехи, и я очень благодарна Ему за этот мой угол в подвале. Другие люди и этого теперь не имеют.

Люди слушали её молча: возражать было нечего. Правда была очевидной.

Здоровье Марфы Ивановны на редкость сохранилось. Каждый день она варила большую кастрюлю каши. Сварив, перекладывала в одно ведро, а в другое для равновесия клала куски хлеба, что подавали ей добрые люди, и, нагрузившись, отправлялась в разные части Киева к сиротам.

Дети встречали её как свою мать, как проголодавшиеся птенцы встречают голубку, лезли к ней на руки, просили поцеловать. Она обнимала то одного, то другого, умывала их грязные лица, некоторым приносила одежонку и заботливо одевала их чем могла. В каждой беспризорной сироте, а особенно в девочках, она видела свою покойную Наташу.

Так в тяжёлом, но благословенном труде проходили один месяц за другим. Поздней ночью Марфа Ивановна возвращалась в свою подвальную комнатушку, где кроме кровати и маленькой железной печки ничего не было. Перед сном она молилась о детях, просила у Господа послать ей крупы и немножко молока для маленьких сироток, а потом усталой, духовно удовлетворённой, погружалась в сон.

Стоял холодный январь 1943 года. Каждое утро морозило. На безлюдные улицы с деревьев сыпался иней. Город выглядел ещё более сиротливым и угрюмым. Ветхая одежонка Марфы Ивановны совсем не грела её. Знакомые при встречах говорили: «Как видно, голубушка, Сам Бог тебя греет. Подумать только, молодые замерзают, а тебе в твоей шубе «на рыбьем меху» ничего не берёт… Даже простуда не пристаёт к тебе». – «Конечно, Бог знает, что мне болеть некогда, да и нельзя. Кто будет кормить сирот?»

Но однажды случилось непредвиденное. Рано утром Марфа Ивановна поднялась, по своему обыкновению, на третий этаж по крутой лестнице, где жили двое детей. Отец детей был на фронте, а мать по доносу соседей взяли немцы и бросили в тюрьму. Старшей девочке было тринадцать лет, а мальчику шесть. Немцы не думали о том, как будут жить дети без родителей, и дети голодали. Об этом узнала Марфа Ивановна и сразу их «усыновила».

Она была уже у их двери, но внезапно поскользнулась, упала на левую руку и с грохотом полетела вниз. Докатившись до последней ступеньки, она остановилась. Ведро с кашей она держала в правой руке крепко, но встать, при всём желании, сразу не смогла. На шум прибежали дети.

– Тётя Марфа, что с вами? – спрашивала девочка, пытаясь её приподнять. В глазах у Марфы Ивановны потемнело. Едва сдерживаясь от боли, она встала и горько заплакала: ведро оказалось пустым.

– Детки мои, это никто иной как сатана ногу подставил… Да и рука болит! Что доброго, сломала… С одной рукой, думает сатана, я ничего для Христа не сделаю… Но будет не так, как хочет сатана.

Марфа Ивановна встала и, похрамывая, дошла до ближайших знакомых, а оттуда её доставили к доктору. Доктор тщательно осмотрел её и сказал:

– Руку положим в гипс, она у вас поломана. Да и другие ушибы есть… В кровати придётся полежать не менее месяца.

– Что вы, что вы, доктор, – взмолилась Марфа Ивановна, – да я и одного дня не имею права лежать…

– Как это вы не имеете права? Я не понимаю, что вы имеете в виду? – спросил доктор.

– Да так. У меня без одного дюжина сирот, да три голодающих старушки. Я их пищей снабжаю. Они без меня умрут, и грех на моей душе останется.

– Себя не жалеть – тоже грех, заметил доктор.

Но Марфа Ивановна наотрез отказалась лечь в больницу. Многие люди, узнав об этом происшествии, не стали скупиться, как раньше. При встрече с Марфой Ивановной они говорили:

– Зайди, матушка к нам. У нас для твоих деток что­нибудь найдётся.

Радовалось сердце Марфы Ивановны: Какой любящий Спаситель! Никогда она не имела столько продуктов как теперь. Она видела, как несчастье служило к прославлению её Господа. Детям она читала Евангелие, рассказывала о Христе и, указывая на загипсованную и подвязанную руку, говорила:

– Вот трудно понять, детки, что в этой моей беде проявилась любовь Божия. Но самая большая любовь Христа проявилась ко мне и к вам в том, что Он добровольно за всех людей пошёл на крест.

Всю ночь под 5 ноября 1943 года грохотали пушки – сперва вдали глухо, а потом совсем недалеко стали взрываться снаряды. Люди всю ночь просидели в подвалах, прятались в убежищах, а многие вообще убежали из города. Марфа Ивановна никуда не убегала, нигде не пряталась, но всю ночь молилась: «Господи, пронеси эту грозу над нами. А если хочешь, возьми меня от земли, но деток моих сохрани».

Открыв глаза, она увидела, как через окошко пробирались языки пламени: дом был в огне. Марфа Ивановна спокойно встала, захватила своё Евангелие, кое-­какие пожитки и направилась в задымленный коридор. Огонь врывался в окно, охватывал стены. Со всех сторон до неё доносились женские крики и детский плач. Выбравшись на улицу, Марфа Ивановна пошла по знакомым переулкам опустевшего города. Утром она усталая, больная, голодная, постучала в двери своих единоверцев: «Примите Христа ради… Сгорел мой угол, а меня вот Господь пощадил, ещё и вывел из Содома».

На рассвете 6 ноября советские части освободили Киев. Стрельба прекратилась, но небо несколько дней оставалось чёрным от пожаров. Люди осторожно выходили на улицу, выглядывали из-­за углов, искали своих, встречали запыленных красноармейцев и не верилось, что город освобождён от немцев.

Через несколько дней Марфа Ивановна отправилась по знакомому маршруту на розыски своих детей. Но все беспризорники, сироты и больные были уже собраны в особый санитарный пункт, а позже отправлены в приют.

«Слава Тебе, Господи… Я сделала своё дело», – глубоко вздохнув, сказала Марфа Ивановна. Администрация сиротского дома обратила внимание на то, что некоторые дети часто вспоминали тётю Марфушу, говорили о ней, как о матери, а некоторые, ожидая её, плакали.

Случилось так, что детский дом сразу же посетил корреспондент из газеты. Дети рассказали ему о жизни в оккупированном городе и, конечно, не забыли рассказать и о Марфе Ивановне. Корреспондент обещал разыскать её. Через несколько дней Марфу Ивановну пригласили в обком.

Корреспондент усадил её на стул и, улыбаясь, сказал:

– Мамаша, мы о вас собрали материал…

Марфа Ивановна испугалась, бледное лицо её ещё больше побелело. Не о муже ли опять вспомнили? Заметив испуг на лице старушки, корреспондент поспешил добавить:

– Хорошие материалы, характерныe для настоящей русской матери, и мы решили представить вас к награде. Вы ведь спасали стариков и детей как на фронте…

– К награде? Медалью? – удивилась Марфа Ивановна.

– Так точно, к награде.

– Ни за что! Ни за что! Никакой награды на земле не хочу. Награда для меня приготовлена Христом на небе. А при том, я ничего особенного не сделала.

– Вы, оказывается, всё ещё верите в Бога?

– Верно, очень даже верю. Когда-­то не верила, а теперь верю. Только Христом и держусь на этой земле.

Представитель прессы не ожидал такого оборота дела. В его практике ещё никогда не было случая, чтобы человек отказывался от награды. Он взглянул в её чистые с голубизной глаза, прочёл в них решимость и сразу уступил.

– Ну как хотите, товарищ Терехова. Верить в Бога мы никому не запрещаем. Итак, вы отказываетесь от награды. Но что же делать… Я о вас всё­-таки напишу в газете…

Об этом рассказала мне верующая сестра, проживающая сейчас во Флориде. «Не знаю, было ли что написано в газетах о тёте Марфуше и о её детях или нет, не знаю», – такими словами закончила сестра своё повествование. Не думает, что советский журналист стал бы вдруг восхвалять подвиг религиозной женщины. Но в одном мы можем быть уверены, что перед лицом Божьим пишется памятная книга, и что имя Марфы Ивановны и всё, что она сделала людям ради Христа, записано там золотыми буквами.

И что же ещё можно добавить? Или какой урок лично для себя извлечь? Урок  весьма и весьма очевиден: иди и ты поступай так же.

Н. Водневский